Раз сегодня день странностей, будет ещё немного странного.
Одна из вещей, дико раздражающих меня в людях, и способная взбесить меня в виде стереотипа - зацикленность женского мозга на каких-то отношениях между людьми. Пипл из общаги жрёт Дом-2, чтобы получить свою дозу сказки про отношения, а потом сидит и перетирает сплетни про своих товарок и парней в том же ключе; фанфики, написанные не ради отношений - огромная редкость. Мне это кажется скучным и убогим. В самом деле, написать про отношения так, чтобы я сказала "Ухххх!", сложно. Но прецеденты были. Что касается реала, между мной и людьми обычно находится какой-то информобъект или несколько, отношенчески-образующий такой. И тем не менее, - скептики от соционики, молчать! - я этик.
Это частный случай моего мироощущения и "правильных, честных" отношений, когда не приходится напрягаться, чтобы эти отношения были. Потому что когда приходится, очень вероятно, что отношения того не стоят. Я лично не готова систематически пробиваться через чужие обиды. Ну а меня обидеть сложно - такое стекает как с гуся вода и уходит на дно радиоактивными отходами.
И в принципе все мои нынешние отношения с людьми, выходящие за рамки привет/пока, наверное, можно охарактеризовать как "братство". Т.е. есть мимокрокодилы, а есть "свои", которые только на первый взгляд кажутся "чужими". При том, что этот человек поймёт, всегда будет какая-то дистанция и понимание, что у каждого из нас свой путь. Но на каком-то этапе мы легко становимся попутчиками, да и расходимся так же легко, без обид. Что, впрочем, не говорит о том, что мы не будем рады новой встрече.

P.S. А это уже другой кусочек осени. На что похоже?

Посмотреть на Яндекс.Фотках

@темы: дазнтметр, самая звёздная из частот

---

Немного странного

Ещё год назад я не думала, что этот город станет мне приятен в такое время года. А вот нет...
Тула - странный город. Она как мой Гинтерстадт - обрастает инфорационным мусором и дешёвыми понтами, облезающими и идущими трещинами через полгода. А из-под этого просвечивает настоящее лицо города. И ты глядишь в него, вдыхая запах сырости, ветоши и осени, и думаешь о всяком...
Буквально в трёх шагах от пр-та Ленина возле драмтеатра можно попасть в дыру во времени:

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Посмотреть на Яндекс.Фотках
А это по контрасту

Посмотреть на Яндекс.Фотках

@темы: фото, самая звёздная из частот, Zeitgeist, архитектура

---

Хэппи халловин, йопт =_=

Света нет, щиток сгорел из-за проводки. В студенческой общаге это ещё можно было бы прикольно обыграть хэллоуинской вечеринкой, но в этой, квартирного типа и полной серьёзных людей... не поймут, Азия-с (с)
Так что я всерьёз задумалась, чего делать: валить домой или тащить всю технику в инст, чтобы зарядить.

@темы: дазнтметр, я ударился об угол, значит, мир не так уж кругл

---

Зверям нужны большие лапы не только для того, чтобы рыть инфу и закапывать продукты жизнедеятельности. Ещё они находят в сумке денежку (некрупную, но это жбан чистой воды) и конфеты из Му-мы.
А вообще, день простоять, ночь продержаться и списать себе в электронку интервью Харуно Сумирэ на перевод, потому что в пятницу-развратницу поеду домой. А то холодно тут, и то света нет, то электричества.

Кстати, это инфа для тульских, если кому что от меня ннннада. А вторая инфа - интернет стух. Т.е. упала скорость. Стопятьдесят рублей я ему скармливать не буду,я их лучше себе скормлю, так что пусть ползает так.

А ещё я никогда не думала, что запощу тут японскую няку, но вот так вышло... : D

@темы: кусочек Польши

---

"На берегах Мэйпл-Дью/Огни большого города"

Сегодня сделала только Мэйпл. А ревю к нему будет вечером. Ну может еще всякая правка... Стимпанковая вестрен-комедь с пасхалками - это по части труппы "Луна", и т.к. у нас намешано уже всего, в итоговом варианте труппа будет совсем-совсем вымышленная. Допустим, "Кленовый лист" (Сэкигуми). И их фишка - наличие смыслового компонента, который обычно замалчивается, и более того, донесение его до зрителя доступным языком. Какие звери, такие у них такарадженны =_=

На берегах Мэйпл-Дью

В жизни каждого человека бывает столько крупных и мелких проблем, что, если заострять на них внимание, нетрудно растрепать в хлам нервную систему: размолвки с родными и друзьями, проблемы с работой, дурная погода или самочувствие. Выше этого, разве что, буддистские монахи, да и то не все. И Котори не была исключением: когда с утра Фуюми вывалила по телефону свои душевные переживания по поводу шефа, предпочитающего молоденьких – разумеется, в профессиональном плане, - к полудню Руми разнылась по поводу костюма, сидящего на ней, как на вешалке, а Акари в свою очередь резонно заметила, что это лучше, чем когда поджимает, потому что можно подшить, Руми же расстроилась ещё сильнее, потому что костюмер уже бегал от неё, как от чумы, а сама она не дружила с иголкой и ниткой, топ-отокояку чуть не взорвалась. Сама она вышла репетировать несмотря на то, что двумя днями раньше сильно потянула спину, а тут ей – такое! Да ещё и в такой пасмурный день! И после того, как в любимом бутике, куда она, со всеми своими надеждами, заглядывала как можно чаще до самой получки, из-под носа желанный-долгожданный костюм из-под носа увели! И после трёх часов без света прошлым вечером! А они тут!..
Но, глубоко вдохнув и сосчитав до пяти, Котори махнула рукой и, пообещав Руми моральную поддержку в вопросе, касавшемся её сценического костюма, открыла сценарий, чтобы обновить его в памяти в последние минуты перед репетицией… Времени перед премьерой ещё много, но это не значит, что можно тратить его на глупости.
Однако вскоре Котори начала замечать странные вещи. Нет, не из разряда тех мистических историй про проклятые роли и призраков раздавленных музыкантов, пострадавших от упавших в оркестровую яму с Серебряного моста актрис, которыми её пытались запугивать две сокурсницы во время учёбы. Нытьё среди «Кленовых листьев» не считалось дурным тоном, но именно поэтому обычно этим никто не злоупотреблял, хотя периодически на некоторых актрис накатывало. Но с каждой репетицией «На берегах Мэйпл-Дью»/ «Огни ночного города» это неприятное явление сошло на нет.
Этот необычный спектакль и достойное его ревю полюбили все – даже те, кто поначалу ворчал, что на труппу снова повесили комедию после шекспировской «Двенадцатой ночи». А Котори сразу понравилась его атмосфера.
Действие развивалось на берегу реки вымышленной реки Мэйпл-Дью в вымышленных Соединённых Штатах. Белые люди пришли туда для того, чтобы найти золото. А за собой протянули железные дороги, привезли на паровозах детали и собрали причудливые машины (ох, какой восторг бутафорские стимпанковые экскаваторы вызвали у Акари!). В короткие сроки были построены города, в которых можно было встретить множество интересных личностей: господ в грязных сапогах, рубашках на подтяжках, но зато в цилиндрах и моноклях, при ближайшем рассмотрении оказывающимися оптическими приборами; девушек в кожаных корсетах и пышных кружевных юбках; шерифа с механическим протезом вместо руки, которой он лишился несколько лет назад в стычке с индейцами; местного священника, не расстающегося с внушительных размеров револьвером и распятием. Но самыми занимательными персонажами среди них были чёрные копатели: и стар, и млад, одетые в кожу и потёртое сукно, с обветренными лицами и… совершенно разными взглядами: кто-то ещё надеялся разбогатеть, кто-то – не питал пустых надежд, а работал, не покладая рук, кто-то уже отчаялся и начал спиваться. И среди них каким-то странным образом затесался герой Котори – молодой человек без роду-племени, по имени Люк Доэрти, уже и забывший, зачем приехал. День за днём он вместе с товарищами мыл грунт и песок на берегах Мэйпл-Дью, пока случайно, дождливым днём, вместе с небольшим самородком не обнаружил странный камень – неопределённого тёмного цвета, с ещё более тёмными прожилками. Перекричав шум дождя, он подозвал кого-то из товарищей, начавших расходиться. Но их обрадовал, хоть и не впечатлил, золотой самородок, а камень – точно определить который не сумел даже видавший виды пожилой Сэм Бэйли, остался без внимания. Так, солнечный луч надежды и непривычного ожидания чуда, пробившийся через завесу облаков и дождя на берегах Мэйпл-Дью, погас. Ровно до вечера, когда Люк случайно, - как ему показалось, - сорвал огромный выигрыш в приисковые шашки – логическую игру с несложными правилами и некоторой долей вероятностей, - в которую толком и играть не умел. Но в тот вечер он словно знал всех ходы наперед…
Конечно же, отпустить его с такими деньгами живым, - да что там, хотя бы не поколотив, как следует, - не могли. И зажигательная песня девушек из варьете на сцене резко сменяется танцем-дракой, во время которой Люка под шумок из толпы выводит прекрасная дива варьете и мечта всех мужчин в городе и на сотню миль окрест - Диана Спенсер. И, угрожая пистолетом, требует за спасение семьдесят процентов выигрыша. Но вот незадача – из потасовки Люк вышел не только без выигранных денег, но и без собственного кошелька. Всё, что у него есть – тот странный тёмный камень. Только теперь прожилки засветились живым тёмно-красным огнём, будто бы вены, по которым побежала кровь. Впрочем, Диане сгодится и это… Но стоило девушке коснуться камня, как в её сознание ворвалась странная и пугающая сила…
Свет на сцене гас и снова вспыхивал несколько раз. Каждый раз герои словно переносились куда-то во времени и пространстве: сначала в осенний лес, который был показан тонкими изломанными тенями деревьев, потом – в сожжённый лагерь местных жителей, потом – на прииск на берегу Мэйпл-Дью, тот самый, где работал Люк. Только там не было людей, и все машины были разрушены. Вскрикнув, Диана возвращает камень своему новому знакомому и выпроваживает его восвояси, а затем, испуганная и притихшая, опускается на кровать и поёт о том, что на этой земле не может быть лёгких путей к мечте. А Люк, стоя уже под её окном, слышит её историю: исповедь гордой, красивой и умной девушки, от которой окружающим не нужно ничего, кроме её голоса и внешности. Ему хочется вернуться к Диане и утешить её добрым словом, но ему не хватает решительности, и, раздосадованный, он убегает в ночь.
В следующем эпизоде старатели с прииска удивлены тем, что Люк вышел на работу, и поражены тем, что он потерял выигрыш, потому и не все верят ему. Люк в свою очередь поражен тем, насколько быстро разносятся слухи. Он чувствует, что теперь ни в городе, ни на прииске, ему не будет житья. А тем временем его подстерегает новая опасность – опасный грабитель-рецидивист Джек Бивер, одетый в кожаный плащ с заклёпками и широкополую шляпу, вооруженный целым арсеналом диковинного огнестрельного оружия, гроза окрестностей и мечта шерифа. Обычно Джек грабит дилижансы, но для Люка Доэрти решил сделать исключение.
Но, связав и обыскав жертву, к своему разочарованию Джек не нашел ничего, кроме странного камня. Взяв его в руки, он попробовал его на зуб и посмотрел на просвет. И вдруг неожиданно вернул ошарашенному Люку.
Эту сцену Наото, исполнительница роли Джека, играла с нескрываемым удовольствием, хотя у неё довольно долго не получалось передать то, что нужно – озарение, пришедшее изнутри. Беспощадный бандит по воле какой-то странной, но могущественной силы, почувствовал, что убить Люка будет большой ошибкой. И это чувство было такой силы, что его разум не сумел с ним поспорить.
А после на сцене появляется шериф, и Джек поспешно ретируется. К Люку же у шерифа было несколько вопросов – он и так был человеком подозрительным, а после того, как потерял руку, совсем стал параноиком. Потрясая перед носом Доэрти механическим протезом, он интересуется, не жульничеством ли был неожиданный выигрыш, не провокацией ли – драка в салуне, отчего Джек Бивер не вынес Люку мозги из пистолета в первую минуту знакомства, и разумеется, что за камень он ему отдал. Так Люк оказывается за решеткой до судебных разбирательств и теряет камень. И пока вечером он, вместе с жизнерадостными головорезами, радующимися тому, что их до сих пор не вздёрнули, и следовательно, их матушка может поспешить на помощь, пляшет тюремное кантри, шериф видит ужасные кошмары, страдает головной болью, а затем вообще теряет сознание.
Помощь приходит из ниоткуда: веселые головорезы надеялись не напрасно, и в эту ночь стены тюрьмы их матушка сотоварищи врывается в тюрьму, проходит мимо лежащего без сознания шерифа, прихватив камень, и выпускает всех «желторотиков», включая Люка.
Матушка-разбойница даёт случайную подсказку – мол, видела такие камни в индейских брюликах, когда была молода.
И этой же ночью Люк, Диана, решившая отправиться с ним, хотя он просто зашел попрощаться, и разбойное семейство отправились в путешествие. Но на рассвете их нагнал Джек Бивер, загоревшийся мыслью узнать, что же за озарение произошло с ним в его первую встречу с Люком.
Но в десятке миль от места, где Мэйпл-Дью впадает в широкую реку Ледимэри, начинаются земли индейцев, немногочисленных племен, оставшихся на Западе. Дальше Люк, Диана и Джек идут одни. Их ждут странные испытания на грани реальности и спутанного сознания, встреча и индейцами и картины их мирного быта, разговор с вождём о былом величии человечества во времена, когда ещё не была утрачена связь с природой, и о том, что в каждом человеке живут как минимум две стихии. Таинственный камень по его словам, усиливал стихии огня и воздуха, подавляя землю и воду. Вот почему разные люди испытывали его влияние по-разному…
Настала пора прощаться, но никто из троицы не хотел покидать дружелюбное племя: Диана больше не ловила на себе плотоядные взгляды посетителей салуна, Джек был тронут тем, что никто не клеймит его, как преступника и не боится, а Люку казалось, что он просто нашёл своё место в жизни и новых друзей.
Танец дружбы вокруг костра был прерван выстрелами и криками: это шериф доложил губернатору штата о происшествии и вызвал подмогу, и беглецов выследили с воздуха – над сценой зависло брюхо бутафорского дирижабля, переливающееся бронзовыми трубами и кабиной, с куполом шара, мерцающим изнутри сиреневым светом.
Теперь на чудака Люка и его камень смотрели по-другому: после его ухода все старатели на берегах Мэйпл-Дью как сумасшедшие стали искать безымянный минерал, забыв о золоте. Губернатор штата захотел получить первый образец – негоже такой полезной и опасной вещи находиться в непонятно чьих руках. И теперь маленькую индейскую деревеньку зажали со всех сторон света и с воздуха.
Именно потому Люк, поборов страх, принял решение сдаться вместе с камнем при условии, что всем остальным позволят уйти, и после того передаст камень. Диана и Джек хотели остаться с ним, но он был непреклонен. И когда, оставшись один на один с представителем губернатора, шерифом, дирижаблем и боевыми экскаваторами из Мэйпл-Дью, он передавал камень под дулом двустволки, минерал заиграл светом в своих прожилках, и этот свет перекинулся на вмиг потемневшую сцену. Вспыхнув ещё сильнее, камень оставил на какое-то время ослепленных преследователей протирать монокли и стрекозиные очки, и дал Люку возможность скрыться. В руках представителя губернатора осталась пустая тусклая каменная порода.
А в следующей сцене Люк Доэрти вновь срывает куш в приисковые шашки. Только на этот раз благодаря Джеку никто и не пытается вернуть проигранное силой. А Диана берёт с обоих слово, что сила камня для лёгкого заработка используется в первый и последний раз – чтобы уехать из штата навсегда.

Ревю к спектаклю

Но чтобы заставить зрителя не просто забыть о своих проблемах, а взглянуть на них с другой стороны, к «Мэйпл-Дью» написали ревю о жизни в большом городе, чтобы каждый пришедший на него, всмотрелся в улицы и переулки, по которым каждый день ходит в магазин, обратил внимания, какими красивыми бывают виды из окна электрички, которые он уже давно не замечает по дороге на работу, пригляделся к людям, рукотворному и нерукотворному миру вокруг него, и тогда, может быть, улыбок на лицах прохожих станет больше.
Ревю начиналось с того, как Путешественник прибыл на железнодорожную станцию пригородных поездов. Это был пожилой мужчина, в сером, немного помятом тренче, очках и шляпе, со старомодным портфелем в руках. Его роль играла кумитё труппы, Хомура Оно. И тут же, под весёлые оркестровые трубы, станция сменилась видом городских улиц тёплым ранним вечером. Ясное безоблачное небо только-только начинало розоветь, и на его небе отчетливо различались силуэты высоток, офисных зданий, мостов и телевышки. Яркие типажи простых горожан, - полицейских, клерков, официанток, студентов, романтических девушек, хулиганов, - промелькнули в танце-калейдоскопе. Кажется, что Путешественник уже бывал в городе когда-то раньше, но теперь все изменилось. Стоя у нового кинотеатра, он пытается разглядеть под оборванными кое-где афишами, что же шло раньше – в последние несколько месяцев. Мимо проходит, кружась в танце, радостная молодёжь, и звучит песня о беззаботном времени каникул. А на Путешественника накатывают воспоминания: когда-то в этот кинотеатр прибегал и он, смотреть привезённые из-за океана фильмы…
Свет гаснет, звучит ретро-мелодия фортепиано, и вдруг в луче прожектора появляется… Чарли Чаплин! За него танцует чечётку Хадзама Наото, в шляпе и с тростью. Накладные усы ей, кажется, немного мешают, но глаза из-под чёрных полей шляпы озорно блестят…
Но из воспоминаний Путешественника внезапно выдернул обратившийся к нему полицейский. О нет, этот японский городовой не собирался проверять документы и забирать в участок: ему показалось, что пожилой гражданин с портфелем заблудился, и он очень, очень, очень вежливо поинтересовался, не нужна ли ему помощь. По залу прокатился тихий смех – вежливым полицейским оказалась не кто иная, как топ-отокояку Тэрадзуки Хокори. А затем на сцену выбежали мусумеяку в красных, жёлтых и зелёных платьях с пышными юбками. Но идиллическую песню о том, как весело и интересно работать в городе несмотря на пыль и шум, портит злостный нарушитель, укравший у Путешественника портфель. Полицейский грозно свистит в свисток и, растолкав мусумеяк, бросается в погоню. Путешественник спешит за ним.
Благополучный квартал, полный офисов, магазинов и развлечений, остался за спиной. Под автодорожным мостом Путешественника и Полицейского ждали местные хулиганы. Хадзима Наото, а так же Ясима Нобору и Адзуки Мото, укравшая портфель, – третья и четвёртая отокояку, - в кожаных куртках, ярких футболках, тяжёлых ботинках и на бутафорских мотоциклах, с задних сидений которых спрыгнули девушки-мусумеяку в коротких юбках и джинсовых шортах, с восторженным «Няяя!» представили другую сторону городской молодёжи – крутую и лихую.
Но Полицейского их суровый вид не устрашил. Почти так же вежливо, как и в диалоге с Путешественником, он попросил вернуть украденное. И хулиганы, посовещавшись, согласились.
Солнце опустилось за реку. Путешественник брёл по спальному району, думая о том, что каждое окно, сияющее в ночи мягким электрическим светом, таит в себе чью-то жизнь. И порой о том, чем живут все эти люди, которых завтра он встретит на улице, Путешественник и не догадывается. И никогда не узнает по их лицу, что им снилось в эту ночь…
И следующая сцена перенесла зрителей с улицы в маленькую квартиру под самой крышей. Молодой астроном, - Тэрадзуки Хокори, - смотрел в телескоп, стоящий на балкончике в тёмное небо, на котором было не видно звезд из-за городской подсветки. Но внезапно в комнату, с чердачной лестницы, спустилась яркая девушка-комета в платье из переливающейся ткани и диадеме, и с волосами, собранными в высокий хвост, – топ-мусумеяку Окиширо Акари. Потрясённый своим открытием астроном забыл обо всём – весь мир остался за пределами недостижимого, отделённый темнотой, опустившейся на сцену. Комета двигалась с нечеловеческой грацией, увлекая за собой астронома в танец под пение Звёздных девушек. А потом, когда первая волна восторга схлынула, Комета вернулась на небо, и он остался один, его лицо сияло счастьем – ведь он совершил открытие!
Рассказ снова вернулся к Путешественнику. Теперь он, стоя на пешеходной дорожке вдоль автомобильного моста, стал нечаянным свидетелем необычной ночной лирики. Парень, работавший на дому, - его играла Ясима Нобору, - возвращаясь из круглосуточного продуктового с небольшим пакетом еды и мороженым, пел о том, как красив город и как приятна ночная прохлада. Для него такие минуты отдыха были редкими. Путешественник хотел, было, окликнуть его, но не стал…
Ночь стремилась к своей наивысшей точке. Путешественник понял это по лихому мяву. Он поднял глаза и увидел, как сидящий на крыше чёрный кот из темноты строит глазки белой пушистой кошечке, выглядывающей из окна. Это снова были топ-комби – на этот раз с хвостами и кошачьими ушками. Котик рассказывал о прелестях свободной дворовой жизни, а меланхоличная кошечка мило махала лапкой и приводила свои доводы за домашнее существование. «Мяу-мяу-мяу» прямо в тексте песни не оставило равнодушным никого в зале, как и хвостатый рок-н-ролл в финале.
А Путешественник шёл дальше. В квартале неоновых огней и танцевальных клубов он чуть не столкнулся с молодой парой, вышедшей из клуба, держась за руки. А до этого Хадзама Наото и Симидзу Рира рассказали их историю – как среди танцующих людей и хаотичных огней, двоим, - парню и девушке, - вдруг стало тесно. И, столкнувшись на выходе из клуба, они решили идти встречать рассвет вдвоём.
Над городом светлело небо нового дня. И вот, в городском парке вся труппа Сэкигуми вместе со своими героями вышла встречать рассвет. Путешественник опустился на скамейку, наблюдая за ними с небольшой террасы. Его усталое лицо озарила добрая улыбка…
Улыбки были и на лицах выходящих из театра зрителей.

@темы: Takarazuka, фиграйтерство и фанфакерство

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Друзи, я в неадеквате, ржаке и радости

Мне тут человек, фактически подавший заказ на текст, к тексту аж две песни написал. Текст - такара-фанфик, про вымышленный спектакль с вымышленными актрисами. А песни... они на японском, они персонажны, они... короче, я ничего человеку не объясняла, только повесила рассказ, а он взял и как будто из моей головы эти концепты достал. И вот бегаю по потолку и някаю.

А ещё меня дотипировали по психейоге, результат - ФЛВЭ. Насчет трёх функций не уверена, но своих уверенных вариантов нет. Но под 2 Л подпишусь. Я же универсальный соавтор, генератор глюка, так ещё лучший способ заткнуть плачущую звереньку - кинуть в зубы кусок инфы, шоб не плакало. И тогда звери, сожрав его, будут радоваться и пушиться, как сейчас, пропахав за вчерашний кусок периода Сэнгоку и забабахав синтезированный театральный и антивоенный фанфик. И тут мне на мой "Осака-дзё" - аж две песни *.*

@музыка: Tekka jidai ni kataku natta ningen no kokoro ni...

@темы: японутость, кусочек Польши, непопсовая страна, Kuroneko no tango

---

"Осакский зАмок", нихонстерео

Термин нихонстерео принадлежит  Кодзю Тацуки. Арию Хидэ-бати написала и исполнила  [Змея]. Плод двух вечеров курения Сэнгоку-травы - моё. Щас перекурю и, может быть, ещё театральный финал традиционно впишу.

В жизни каждой топ-звезды бывает такой спектакль, который можно назвать грандиозным по своим масштабам и значению. Котори знала, что «Осакский замок» станет для неё таким. Потому честно и ответила на этот вопрос в интервью.
Действительно, у Котори было достаточно оснований считать «Замок» таковым: в этом двухактном спектакле, широкой панораме исторических событий, она играет две главные роли, одну из которых Мияги-сэнсэй, написавшая сценарий, явно дотянула до уровня внутренней силы, положенного герою топ-звезды; будет принимать дебют и провожать уходящих в отставку актрис.
Что же следует ждать зрителю? Дым войны, охваченную огнём землю периода Сэнгоку. Перевоплощение топ-отокояку из одной роли – возрастной и очень характерной и почётной, - в другую, схожую лишь внутренней силой духа, и неподвластной проклятию. Великолепную хореографию, раскрывающую дух нихонмоно во всей его прелести. Танец ведущей мусумеяку с нагинатой и многое другое…
И даже сейчас, Котори чувствовала небывалый подъём и вместе с этим какое-то внутреннее замирание, исполяя арию Тоётоми Хидэёси на пресс-конференции.
Котори прекрасно понимала, что больше никогда в жизни ей, простой актрисе, не отдадут такую роль. Даже Елизавета Баварская – героиня с характером, нередко играемая отставными топ-звездами в театре Тохо, не сравнится с человеком, посвятившим всю свою жизнь объединению родной страны. Акари, не жалея времени и сил, разучивала танец с бутафорской нагинатой, засмотрев до дыр подобный эпизод из фильма «Сэн-химэ и Тоётоми Хидэёри» с непревзойдённой Мисорой Хибари. Хомура-сэнсэй проработала образ Токугава Иэясу настолько подробно и собрала из небольших невербальных деталей, - мимики, интонаций, жестов, - такой психологический портрет, что сумела обойти традиционного изображения его однозначным злодеем, уже набившей всем оскомину. А Хадзама Наото перебрала не один вариант грима для своего персонажа и его хищных улыбок, - Родового Проклятия, - и не один раз посещала храм, прося ками помочь ей с этой ролью. Даже актрисы второстепенных ролей, игравшие в первом акте соратников и противников Оды Нобунага, а во втором – полководцев Тоётоми и Токугава, относились к своим немногочисленным выходам ответственно и с тихим трепетом: эти имена были им знакомы ещё со страниц учебников истории, и к ним трудно было относится иначе.
Но непосредственно перед премьерой волнение исчезло. Ещё во время финальных прогонов Котори поняла: «Осакский замок» будет жить своей собственной жизнью. Мияги-сэнсэй причудливо переплела историю и мистику, добавив мотивы пьес театра кабуки и кинематографа, и аллюзии на два известных спектакля о потомках баварской королевской семьи. Декораторы создали великолепные стилизованные карты сражений, - традиционный приём в военных постановках, - фоновые пейзажи и интерьеры, напоминавшие о гравюрах и историческом кино, - а художники по костюмам нашли тонкую грань между аутентичными костюмами и причёсками Сэнгоку, яркими и запоминающимися, и стилизацией, подходящей женскому театру, создающему спектакли сказочной красоты…
Вот молодой крестьянский сын, сбежавший от постоянных ссор с отчимом и побоев, и решивший стать самураем, но пока что является простым слугой Оды Нобунаги, завершает ремонтные работы в резиденции, зарабатывает доверие хозяина и становится управляющим замка Киёсу, несмотря на простое происхождение. Потом, стремительно завоевав высокий социальный статус благодаря своему уму и способностям, он становится верным соратником своего господина. На сцене, словно слайды, сменялись танцы-сражения, карты и пейзажи. И вот уже перед зрителем посреди военного лагеря предстает бесстрашный полководец и зрелый мужчина с гордой осанкой и проницательным взглядом, лишённым высокомерия. А затем – вновь сражение, охваченный огнём замок. Кланы Асакура и Адзай уничтожены за то, что посмели пойти против Оды – человека, способного объединить страну. Но среди дыма и пламени неожиданно возникает строгий женский силуэт – это принцесса Тя-тя, последняя из рода Адзай и племянница Оды. Она поёт о том, что должна была бы возненавидеть убийцу своей семьи, но её с неведомой и необъяснимой силой тянет к нему, она не желает мести и не может проклинать его – этим она не вернёт мёртвых в мир людей. Вместо этого она готова следовать за Хидэёси, даже если за это после смерти её ждёт ад. Тот, не встречавший ранее женщины, полной такой удивительной внутренней силы и жажды жизни и бесконечного движения вперёд, отвечает взаимностью, забыв про первую жену, госпожу Нэнэ, ведь лучшей спутницы, чем Ёдогими, ему не найти. И зрительный зал замирает, глядя на их танец в лунном свете – будто бы те, двое, на сцене, обнажают свою суть – выходящую за пределы тех рамок, в которые принято вписывать человеческую жизнь.
В следующем эпизоде Тоётоми Хидэёси при поддержке Токугавы Иэясу давит мятеж Акэти Мицухидэ. Для предателя нет жалости, поёт он, а дело господина должно быть продолжено любой ценой. Но неожиданно в его походный шатёр, нагло входит простолюдин. Поражённый этим, Хидэёси обнажает меч, но отступает, поражённый увиденным: перед ним, отчётливое и осязаемое, словно живой человек, стоит видение из прошлого – юный крестьянин, решивший стать хозяином своей собственной жизни и принявший имя Киносита Токитиро, а ныне – он сам, блестящий полководец, сражаться под знамёнами которого даже великие воины почитают за честь. «Думал ли ты о цене?» - спрашивает видение. – «Достичь таких высот и не запятнать себя кровью, не ощутить горький вкус предательства и потерь – невозможно, такова цена…»
«Пусть так», - решительно отвечает Хидэёси своему отражению. – «Но ты опоздал – я уже давно осознал её».
Чтобы вся страна стала моей,
Я не испугаюсь и ада.
Пусть меня будут называть демоном,
Пусть станут проклинать.
Это - лучший способ,
Это - закон войны.
Моим делам никто не судья!
Даже если я погибну в неостановимом течении времени,
Дух мой восстанет из пламени.
Ни о чем не жалея, не останавливаясь,
Я поднимаю, я делаю сильной
Свою страну.

Всякий раз, исполняя эту арию, Котори не жалела себя, открывая зрителю душу: только так человек, решивший посвятить себя какому-то делу, может достичь высот. Занавес прячет декорации и видение, Котори, в луче прожектора, проходит мимо оркестровой ямы по Серебряному мосту – зрительный зал, погружённый в темноту, так близко. Но только так и можно сыграть этого героя.
Луч прожектора гаснет, и сцена погружается в темноту. А далее перед зрителем открылся военный совет: Тоётоми Хидэёси становится регентом-советником при новом главе рода Ода – малолетнем Хидэнобу, который, взбешённый таким решением, покидает Сибата Кацуиэ – один из лучших полководцев среди соратников покойного сюзерена. Но Хидэёси непреклонен: противник хочет войны – противник её получит, и сила решит, кто имеет право на жизнь.
В следующем эпизоде Хидэёси руководит строительством Осакского замка на фундаменте древнего монастыря. Все действующие лица поют о том, что нигде в Японии нет и не будет такой надёжной крепости, и каждый видит в нём символ надёжности своего положения, мира и стабильности в стране.
Но одного замка для этого мало: Хидэёси, видя в христианстве угрозу единству, инициирует гонения на его последователей. И в одну из душных ночей в его спальню приходит наложница, которую он не звал. Сдёрнув с её лица покрывало, Хидэёси в ужасе замирает: перед ним стоит одна из казнённых, мёртвая и живая одновременно. Но воззвать к раскаянию не удаётся – Хидэёси разрубает призрак мечом и ещё более утверждается в своей правоте: та, кто исповедует милосердие, не явится мстить, значит, это морок и наваждение. А если нет – значит, нет и христианского рая, в который могла попасть невинно убиенная душа.
Тем временем Ёдо-доно дарит мужу долгожданного наследника и тем самым окончательно упрочняет своё положение и авторитет. Стоя на разных концах сцены, Хидэёси и Ёдогими поют о любви и основании новой династии. Вошедшего в этот момент Тоётоми Хидэцугу, своего племянника, приёмного сына и бывшего наследника Хидэёси отсылает прочь. Хидэцугу поёт о том, как всё в жизни преходяще, а Хидэёси отдает приказ уничтожить его и его семью. Проклятие возвращается. На фоне горящего замка и криков мелькают тени, среди которых можно различить детей и женщин. Но Хидэёси гонит наваждение прочь – он убеждён: лишь устранив соперника, сделает всё возможное, чтобы его родной сын и преемник закончит его дело и приведёт страну к стабильности и единству. Но тем не менее, будто бы почувствовав укол совести, велит оставить в живых самую младшую дочь Хидэцугу.
Тем временем, наследник подрастает. Хидэёси рад, что сын растёт смышлёным и ловким. У панорамы, открывающейся на Осакский замок, он учит Хидэёри обращаться с тренировочным мечом, а затем поёт ему о том, что оставит ему в наследство сильную и могучую страну.
Далее вновь картины боевых действий сменяют друг друга. Имджинская кампания, которую, уже поседевший, но не растерявший ума и сил полководец так и не сумел закончить. Но, умирая, он сумел отогнать обступивших его призраков, и ответил с достоинством осклабившемуся на него Проклятию, что не жалеет ни о чём – ни о сделанном, ни о не свершившимся. И, уходя в белое туманное посмертие, Хидэёси поёт арию – репризу первой. Он сделал всё, что был должен и всё, что мог. Не всякому человеку выпадает такая судьба, потому и судить о его деяниях, которые запомнятся людям в веках, будет не мелкая нечисть.
Перед тем, как поднять занавес над первой сценой второго акта, озвучивается, что с момента смерти Хидэёси Токугава усиливают влияние, а Тоётоми – наоборот, теряют. А Ёдогими и нынешнему главе рода, юному Хидэёри, Иэясу Токугава велел восстанавливить уничтоженную землетрясением статую гигантского Будды, в которую начал вкладываться ещё Хидэёси, ради упокоения его духа.
Хидэёри, очень похожий на своего отца, с такими же проницательными глазами, но лишённый его выправки и величия, поёт на фоне Осакского замка о том, что мир изменился, и эпоха железа и пламени скоро останется позади. Он верит, что поддерживать влияние можно другими, мирными методами. На сцену, подхватывая музыкальную тему, выходит Ёдогими. Одарив сына благосклонным взглядом, она берёт его за руки. «Государство процветает в покое, правитель и подданные богатеют и радуются», - пропевает она. Хидэёри повторяет эти слова и крепко обнимает мать, повинуясь внезапному порыву теплоты. На стене замка появляется уже знакомый тёмный силуэт. В следующей сцене фраза уже написана на отлитом для статуи Будды колоколе. И Проклятие, перекинувшись в одного из придворных, невзначай замечает, что в ней есть иероглифы имени Иэясу, разделённые между собой. Кто-то обнаруживает, что вторую часть фразы задом наперёд можно прочитать как «Род Тоётоми воспрянет». Замок сменяется народной сценой и военным лагерем. Проклятье распространяет слух о том, что Тоётоми Хидэёри собирает в Осаке армию. Но Токугава Иэясу колеблется – его внучатся племянница, прекрасная Сэн-химэ, замужем за Хидэёри. Проклятье соглашается вернуть Сэн-химэ живой – она не нужна, в её жилах нет и доли проклятой крови.
Тем временем Ёдогими обеспокоена известиями и слухами. Она велит сыну проявить твёрдость и собрать большое войско для превентивного удара, вспоминая подвиги и отвагу Хидэёси. Хидэёри заверяет мать, что не хочет чужого, но и не отдаст ни пяди земли, принадлежавшей его отцу. На том они и расходятся. Но этой же ночью, когда обеспокоенный и страдающий бессонницей Хидэёри, выходит к крепостной стене, из тени к нему тянет чёрные худые руки Проклятие. Оно уверяет, что Осакский замок обречён, и его защитники не смогут уцелеть. Но Хидэёри вырывается из его объятий. Проклятие нагло и зло смеётся ему в лицо. Хидэёри отвечает ему на свою музыкальную тему «Конец эпохи огня и железа», что не допустит, чтобы вновь была развязана война, переходя в конце на мотив Хидэёси, и решительно уходит со сцены.
Проклятье отправляется к Сэн-химэ, обратившись в придворную даму, называется лазутчицей Токугава, Токиваги, и уговаривает Сэн покинуть мужа и вернуться к семье. На что Сэн отвечает, что останется в Осаке и разделит судьбу Хидэёри. Проклятие не успевает ответить ничего – её берут под стражу люди Ёдогими. Сама же госпожа жёстко говорит с невесткой, ругая за пораженческие настроения и запугивая её тем, что даже если враг войдёт в замок, её долг – спасти их с Хидэёри сына и наследника любой ценой. В этом момент Акари и танцует танец с нагинатой, показывая силу и решимость своей героини.
Слайдами на сцене возникают эпизоды Осакской кампании. Хидэёри сумел собрать людей и сплотить их, став для них знаменем. Но в его душе рождается сомнение – сможет ли он стать для них и для страны тем, кем был отец. Ведь он не имеет права потерять то, чего достиг Хидэёси. И это давит сильнее Проклятия, тенью следующего за ним, но никто не видит ни этих сомнений, ни потусторонних сил.
Зимняя кампания заканчивается поражением. Хидэёри смотрит, как срываются неприступные стены Осакского замка, засыпаются оборонительные рвы. Заиндевевшим утром перед ним вновь появляется Проклятие. «Тебе не уйти из замка, тебе не скрыться от меня», - поёт оно и предлагает сдаться.
Отблески рассвета на серебристом инее кажутся каплями свежей крови. Но Хидэёри гонит наваждение прочь. Звучит маршевая, оркестровая тема Хидэёси. Хидэёри, решительно развернувшись, уходит прочь. Следом за этим закрывается занавес.
Летняя кампания, развернутая Токугавой. Гибнут соратники Тоётоми, Ёдогими прогоняет военачальника Катагири Кацумото, обвинив его в неудачном исходе сражения. Но Хидэёри понимает, что причина поражения заключается в том, что на стороне Токугава было численное превосходство и техническое преимущество – заграничные пушки.
С остатками войска Хидэёри отступает в замок. Там, при тусклых лампах, его поджидает Проклятие. Оно смеётся и злорадствует, обратившись в Ёдогими, упрекает в позоре и бесчестии. Но Хидэёри понимает, что это – не мать, и бросается на тварь с мечом. Так повторяется несколько раз – в лабиринте комнат Проклятие выводит Хидэёри к настоящей Ёдо, и он, вы пылу погони, убивает мать. Но сил оплакивать потерю больше нет. «Чего ты хочешь?» - кричит Хидэёри в пустоту. «Возмездия за кровь, пролитую Хидэёси», - отвечает Проклятие, выскальзывая из теней. «Будь по-твоему, но больше не трожь тех, кто мне дорог», - отвечает Хидэёри.
Горит Осакский замок, но Сэн-химэ и госпожа Нэнэ спасены. Хидэёри, в белых одеждах, уходит в туманное небытие. Вновь репризой повторяется ария его отца. Хидэёри поёт о том, что время новой эпохи ещё не настало – это была его ошибка, но он сделал, что смог. Проигравший платит по счетам – это закон войны. Но именно это даёт ему понимание, что более он не подвластен Проклятию. «Ты меня не получишь!» - последние слова Хидэёри Проклятию, которые он произносит с горькой улыбкой.
Гаснет свет. На белом полотне – силуэт замка, всполохи огня, шаги, голоса, звон оружия. И крик о помощи семилетнего Тоётоми Кунимацу. Битва с проклятием завершилась вничью.

@темы: Takarazuka, фиграйтерство и фанфакерство

---

sass-hummel.livejournal.com/343489.html
У них такая форма ушей, как будто они созданы для того, чтобы за ними чесали.

@темы: звери

---

Красивого вам на вечер

Прекрасная Мисора Хибари.

И стимпанковый клип.

@темы: прекрасное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Посмотрела "Ностальгию из-за моря". Если коротко - Уххх, клюква! Но - УХХХ!!!
Пойду, что ли, отзыв напишу.

@темы: Takarazuka

---

Фонарики

25.10.2012 в 14:26

Пишет  Johny&Mary:

lanterns

***

@темы: прекрасное, фото

---

Рыси, с днём рождения!

Мурчите, пушитесь! Мррряу!

@темы: дата

---

Боу-холл по Танит Ли

Хокори торопливо набрала номер матери. Работа так затянула её, что она постоянно то откладывала звонок, то попросту забывала о нём. Впрочем, Фуюми вряд ли приедет на премьеру.
Что же ей сказать? «Мама, я играю робота»? Нет, какой же он робот?! Да и к научной фантастике Фуюми относится, как к детской забаве.
На том конце раздался знакомый голос.
- Мама, я играю прекрасного мужчину: у него каштановые волосы и очень большие, похожие на янтарь глаза. А кожа у него серебряная, - не думая, отозвалась Котори и прикусила язык.
- Какая прелесть! - ответила на том конце Фуюми.
- Его зовут Сильвер.
- Пират, что ли?! – опешила мать.
- Нет! Менестрель, - рявнула в трубку Котори. Пересказывать тонкости сюжета ей не хотелось.
Фуюми негромко рассмеялась.
- Заинтриговала!
Котори улыбнулась: мать решила, что это очередная костюмная постановка про Европу, и значит, настроилась идти.
– И я буду играть на гитаре вживую.
- Помнится мне, кто-то прогуливал музыкальный кружок в средней школе.
- Это было давно…
- И неправда?
Нет, всё это было на самом деле, но, господи, как же давно. И даже дебют казался таким давним событием, что уже понемногу начал стираться из памяти. Но за все годы в театре Котори ни разу не получала такую роль – роль механизма, оживлённого чьей-то любовью и верой в то, что он - нечто большее, чем механизм.
«Серебряный любовник» будто бы вернулся к Котори дружеским приветом из прошлого – когда-то «Звезда», возглавляемая на тот момент Оборо Мисаки, ставила спектакль по мотивам «Висских войн» Танит Ли. Поэтому Котори очень хотелось, чтобы Мисаки-сан побывала на грядущей премьере. Впрочем, зная её характер, можно было быть уверенной, что «Серебряного» она не пропустит, и приедет если не на премьеру, то в какой-нибудь из рядовых показов. Топ-звезда – она и в отставке – звезда.
И от этой мысли Котори было и радостно, и страшно.
Привыкание к новой роли происходило на удивление легко. На удивление – потому что Котори не часто давали играть героев-любовников. Может быть, определенную роль сыграла поддержка Руми, получившей третью роль – но характерную и имеющую вес в сюжете, - и оттого старавшейся превзойти себя. Котори уже давно замечала, как это у них происходит – стоит начать выкладываться одной, как и вторая не отстаёт. Доброжелательное соперничество на сцене одно время было движущей силой для обеих, но в тот момент, как Котори заметили, оно превратилось вот в это… С Идзуми, Фукуро Майо, получившей главную роль – Джайн, - никакой состязательности не было ещё со времен учёбы – они с Котори были слишком разными: у Идзуми был низкий и сильный голос, да и сама она была ниже и монументальнее. Котори она показалось эдакой вещью в себе – настолько самодостаточной, что её почти не тянуло к людям. Правда, отчего-то девушке казалось, что это не совсем так, но за годы учёбы и работы в одной труппе эта догадка ни разу не подтвердилась фактами.
И даже сейчас ни Идзуми, ни Котори, шедших на данном этапе ноздря в ноздрю и находившихся на одной позиции в труппе, не пришлось объяснять, почему одна из них, одногодок, получила главную роль, а другая – вторую. Стоило взглянуть на них, и каждому становилось ясно, где Джайн, а где – Серебряный.
Впрочем, и второй роли Котори хватило с лихвой, чтобы после репетиций едва стоять на ногах. Однако это её настораживало: в спектакле не было выматывающих танцев со сложными поддержками, все вокальные партии давались ей без особого труда, а пальцы, отвыкшие от струн и грифа, вновь вспомнили подзабытые ощущения, возвращая навыки игры на гитаре. Да и сама гитара не была тяжёлой.
Просто всякий раз, когда Котори позволяла этому футуристическому мегаполису, в котором возможно почти всё, только доступно не всем и не каждому, войти в себя, ей начинало казаться, что она начинает балансировать на грани дозволенного.
Как, как можно рассказывать о таком настолько спокойно?! Впрочем, дать волю своим эмоциям Котори не могла. Эмоции и хепенинг были по части Юмэмори Энису – хулиганки-мусумеяку, безумно обрадованной ролью Египтии и с гордостью носившей её голубой парик. Каждый её выход был фееричнее предыдущего – она выдумывала новые экстравагантные детали грима и костюма, играла оттенками эмоций и напускала такой градус драмы, от которой мурашки бежали по коже у всех, кроме Идзуми – вся эта театральщина разбивалась об неё, словно волна о скалу. Но Котори понимала, что дело лишь в том, что Идзуми-Джайн погружена в себя. И при всей её монументальности верилось в то, что она могла влюбиться в того, кого породило её воображение, и дать ему жизнь.
Но помимо общего драматизма, Котори беспокоило кое-что ещё. Впервые она ощутила это странное чувство, когда увидела, с каким восторгом и нескрываемым интересом смотрит на неё фотограф, снимавший материалы для афиши и программки. У Тэрадзуки Хокори было достаточно поклонниц – в основном, поклонниц, - но никто из них не пытался увидеть что-то большее, чем любимую актрису и занятного человека. Так, по крайней мере, казалось Котори. Впрочем, фотосессия действительно удалась на славу. На афише, на переднем плане была хрупкая и одновременно монументальная Фукуро Майо, в пепельном парике и куртке с павлинами. За её спиной – Тэрадзуки Хокори, в светло-серебряном гриме, красновато-каштановом парике, одетая в рубашку с кружевными манжетами, слегка расстегнутую на груди, и бордовую замшевую куртку, бережно держала в руках гитару. Кроме них на постере были Хлодвиг, тонкий и нервный, готовый, как перетянутая струна, сорваться в любую секунду, - Аогири Руми, - непревзойдённая Египтия с экстравагантным макияжем, голубыми волосами и трагическим изломом линии губ, - Юмэмори Энису, - причёсанный Совий Сын в строгом, чётко севшем по фигуре костюме, - Сэйран Саято, - и Деметра, осанистая, роскошная, с высокой причёской – опытная и характерная оннаяку Цувамоно Маю.
А на фоне над огромным футуристическим мегаполисом, растворявшемся в утреннем тумане, словно в небытие, вторя бликам на волосах Серебряного, занимался рассвет.
Перед самым первым выходом к зрителям Котори вознесла хвалу всем ками за то, что «Серебряный» как экспериментальная и сложная постановка идёт в боу-холле. Потому что, будь это в большом зале, она, так до сих пор и не умея растворяться в роли и действии, происходящем на сцене, полностью, являясь одновременно и персонажем, и собой, наверное, не выдержала бы всех этих взглядов – главным образом, ошарашенных и восторженных. По крайней мере, так потом казалось Котори.
Впрочем, она готовилась к этому морально, потому что по факту всё внимание персонажей и зрителей в течение всего первого акта было приковано к ней, несмотря на то, что постоянно на сцене находилась Идзуми. Но тогда её Джайн, отчаянная, но хрупкая, проливающая слёзы и сомневающаяся в себе и своих силах, вызывала, скорее сочувствие.
Но это ощущение многократно усилилось, когда Котори играла «Зелёные рукава» на вечеринке у Египтии. Эту песню она разучила ещё в музыкальном кружке и знала несколько вариаций. Но никогда, никогда она не звучала так печально. Хороша была бы она, размазывающая по лицу серебристый грим, вытирая слёзы! Но помощь пришла оттуда, откуда Котори и не ожидала. Сильвер – робот, которого можно нанять или купить, обязанный исполнить как любую песню, так и любой хозяйский каприз – потому что он не человек, стало быть, выдержит, - стал с Котори единым целым.
Только так Котори сумела дожить до конца первого акта и не сойти с ума. Потому что это не она шутила, смеялась, пела и спокойно отвечала, что приносить радость и доставлять удовольствие – часть её программы, а Сильвер. Он же познакомил её с другим союзником, не менее сильным, чем он сам. Среди высокотехнологичных городских джунглей, населённых людьми, которым подвластно многое, и потому по умолчанию считается игрушками, нашёлся один человек, живущий всерьёз – Джайн. В тот момент, когда она, получив желанного робота благодаря афере, которую помог провернуть ей Хлодвиг, - надёжный друг, сочувствующий ей, несмотря на свой скверный характер и инсценирование спиритических сеансов для того, чтобы выпроводить из дома любовников, с которыми он не смог ужиться, - в тот самый момент, когда она и Сильвер стояли на Панораме небесного дома и за его спиной раскинулся красный грозовой закат, и затем, отказав Джайн, Сильвер оставил её в одиночестве под звуки фортепиано, Котори почувствовала, как в её герое просыпается живая сущность. И следующие сцены – признание, побег с Джайн, обустройство собственного жилища в городских трущобах, уличные концерты у рынка, где горели лампы с рыбьим жиром, - были сыграны на одном дыхании. И в тот момент, когда по сюжету запела и Джайн, - у Идзуми это тоже была первая вокальная партия в спектакле, - когда два голоса – высокий, «мужской», и низкий, «женский», - слились в удивительную и непривычную гармонию, Котори поняла, что и её партнёрша играет в подобном союзе со своей героиней.
Второй акт был более напряжённым: Котори кожей ощущала, как ночью в городе кожу покалывает морозец, и лёгкий слой инея поблескивает в свете фонарей, словно отражение звезд, её сердце переполняла радость от любви и свободы, а после оно обмерло, когда Совий Сын объявил об этической ошибке корпорации «Электроник металз», - один раз, - после же до самого финала, холодного и ослепительного солнечного утра, когда Сильвера забрали для ликвидации, она ощущала странное спокойствие и уверенность.
Но после спектакля и бурных оваций на сердце вновь накатила тяжесть. За кулисами Котори пробралась сквозь мельтешащих людей и рухнула без сил на стул. Вот, значит, каково это – будучи живым и настоящим, являться для кого-то объектом. Так и актрисы, даря зрителям радость и красоту, открывают свою душу. И как же бывает мерзко, когда в неё плюют, забрав увиденное и не заметив этой души в принципе!
Вдруг Котори почувствовала, как кто-то коснулся её плеча. Она повернулась, подняла глаза и увидела Идзуми. На её лице застыла сдержанная, немного нервная улыбка. И как обычно, ей не пришлось ничего объяснять – она всё поняла без слов.



 

@темы: Takarazuka, фиграйтерство и фанфакерство

---

Красивая подборка

23.10.2012 в 14:53

Пишет  Сатори Ивадзику:

Ключи

23.08.2012 в 00:27

Пишет  ~Rion~:

+++

@темы: фото

---

Птичкорассказка - 3. Бал-маскарад на новый лад

Змеи, вот вам сказка на ночь )
Свет в зале погас. Фуюми Ямада поправила очки. Ездить в Такарадзуку у неё не было ни сил, ни времени, но пропустить в Токио спектакль, в котором есть розоверсальский граф Ферсен и целая толпа персонажей в костюмах восемнадцатого века, и вдобавок, у родной дочери вторая роль, она не могла. Сама бы себе не простила, потому что любила постановки в исторических европейских костюмах больше всего на свете. В театр она надела одно из своих лучших платьев – тёмно-синее, с чётким силуэтом, уравновешивающим уже начавшую расплываться фигуру, и настроилась на то, что там ей сделают красиво.
Впрочем, ей уже стало немного стыдно перед Котори: хвастаться случайным собеседникам в каком-нибудь баре в Гинзе, что её дочь – без пяти минут топ-звезда в Такарадзуке, и при этом видеть спектакли с её участием в основном на записях, было как-то непорядочно. Да и записи со своим участием Котори не привозила лично уже очень давно.
Однако заманить мать Ферсеном ей удалось. Только Фуюми не была хорошо знакома с ролями актрисы, исполнявшей его роль. По словам Котори, это была «следующая», которой отдали Ферсена из-за высокого роста. И таким чудом сама Котори, игравшая в основном третьи и четвёртые роли, получила графа Анкарстрёма. Густава Третьего играла блистательная Эйдзиро Кира, а весь конфликт закручивался вокруг графской жены, крутившей роман с королём, в роли которой была трогательная мусумеяку Амайя Аки.
Начало спектакля было необычным: на тёмной сцене в луче света появился сам король Густав в белом камзоле, расшитом кружевами и блёстками, со светлыми вьющимися волосами, перевязанными изящным бантом, и с арией, в которой он пел о своей любви, - нежданной, негаданной. Голос Эйдзиро, звонкий и высокий, искрился такими оттенками радости и счастья, что освещение на сцене действительно было бы лишним. Но, закончив петь, король шагнул во мрак, и на сцене зажегся свет. Перед зрителем на улицах Стокгольма танцевали представители всех сословий, перебрасываясь репликами. Дворяне, торговки, земледельцы и ремесленники обсуждали короля: кто-то вспомнил ему пушки, нацеленные на риксдаг, кто-то – сложные политические отношения с Россией и войну, восхищение всем французским, кто-то - бумажные деньги и отмену пошлин на экспорт, кто-то – закон о свободе слова и вероисповедания, кто-то – основание Академии и строительство оперы… Но внезапно над хором взлетел знакомый голос, и Фуюми не смогла сдержать улыбки. Это её Котори, вернее, Тэрадзуки Хокори и граф Якоб Юхан Анкарстрём вернулись в родной город из ссылки. Король добр и справедлив, он верит фактам, а не наветам. Поэтому граф готов забыть и ложные обвинения в речах против государя, якобы произнесенных по поводу ограничения полномочий риксдага, и несколько месяцев, проведенных в тёмном и сыром подземелье без суда и следствия. Он счастлив не меньше короля, заметила про себя Фуюми, только это была совершенно иная радость – осторожная и сдержанная, будто бы он до сих пор не до конца поверил в то, что свобода и возвращение – не сон.
Радость вспыхнула ярче, когда Анкарстрём вернулся домой, прервав арию жены, посвящённую, кому бы вы думали? Королю! Он – Северное Солнце, он – недостижимая мечта. И тут – входит муж, с волосами, собранными в низкий хвост, растрёпанный ветром, и перевязанными простой лентой, в пыльных ботфортах и пахнущем морем камзоле, и после крепкого мужского объятия тут же выдает, что собирается благодарить короля и по случаю такого везения служить родине с ещё большим усердием.
Фуюми вздохнула - дочери достался типичный мужик, думающий только о работе и рыбалке. Впрочем, граф опомнился, и зрители увидели нежный и страстный поцелуй, а на продолжении, подразумеваемом после долгой разлуки, погас свет и дом Анкарстрёмов сменился королевским дворцом.
Король, излучавший величие и достоинство, решал судьбы людей и страны, выслушивал просьбы пришедших к нему на аудиенцию, и вдруг, будто бы задумавшись о чём-то, загляделся то ли в окно, то ли в свой богатый внутренний мир. Лицо Эйдзиро озарила нежная улыбка – и каждый в зале понял, о ком думает шведский монарх. Но насладиться мгновением ему не дал решительно вошедший в зал граф Ферсен розоверсальской модификации. Конечно, он был прекрасен – его играла Кидзуки Каору, очень высокая и статная актриса с лучистыми глазами, которой удивительно шёл белый мундир с зелёной отделкой, плащом и огромным орденом. Но думы короля были явно заняты женщиной. А тут – события во Франции и намёк, что и в Швеции хватает недовольных и может созреть какой-то заговор против короны! Густав лишь с улыбкой развел руками, мол, успокойтесь, граф, куда я от вас денусь? Да и от паранойи, как показал случай Анкарстрёма, порой страдают невинные люди. Лицо графа Ферсена стало решительным, но воззвать к здравому смыслу ему не дали: вошедшие в зал судьи принесли на подпись королю дело о наказании гадалки Ульрики. Но Густав внезапно загорелся мыслью самолично поглядеть на неё и вынести окончательный вердикт. Фуюми заметила, какое отчаяние это решение вызвало на лице Ферсена и сочувствующе покачала головой – намучался за свою жизнь с монархами, бедолага.
На хепенинг, намечавшийся у гадалки, Густав пригласил весь двор. Разумеется, пошли не все. Граф Анкарстрём не вдохновился этой затеей, но его уговорила Амелия – ну серьёзно, как откажешь такой прелести, глядящей на тебя большими влажными глазами? Ну правда, чего стоит переодеться непонятно во что и прийти непонятно куда в компании развеселого короля, предвкушавшего развлечение?
Внутри дом гадалки оказался почему-то просторнее, чем снаружи, и, что характерно, напоминал бальный зал с кривыми зеркалами на стенах, искажавший фигуры и лица. Сама Ульрика оказалась не сгорбленной старухой, а колоритной дамой в чёрных одеждах – слишком узком для того времени платье под горло и с сияющей на груди звездой на тонкой цепочке. Ещё бы сигару ей и меха, усмехнулась про себя Фуюми. Но когда в хрустальном шаре гадалки вспыхнул электрический разряд, осветив её бледное лицо и длинные седые волосы, смеяться как-то расхотелось.
Первым клиентом оказался скромный матрос: он спросил, получит ли жалование. Ульрика ответила утвердительно. Король Густав, сам одетый матросом, решил добавить веселья и незаметно подбросил ему в карман деньги – удивлению собравшихся не было предела. Как и совершенно детской радости короля.
Но на этом веселье не закончилось. Внезапно Амелия попросила у гадалки личного разговора. Граф Анкарстрём удивлённо уставился на жену. Но гадалка, хищно улыбаясь, жестом попросила всех удалиться – и спорить с ней не решился никто. Только проказник-Густав бесстрашно спрятался за одним из зеркал.
В нежной лирической песне Амелия рассказала о своей запретной любви и попросила Ульрику помочь ей избавиться от этих чувств – ведь законный муж вернулся живым и здоровым. Густав за зеркалом вздрогнул, и на его лице отразилась странная и непривычная решимость – вот с таким лицом, видимо, он и возвращался из Франции на родину, чтобы взять положенную ему по праву рождения корону. Гадалка тем временем оценивающе оглядела клиентку и порекомендовала в качестве средства волшебную траву, которая растет на пустыре, где совершаются казни. Обязательное условие: собирать ночью и в одиночку. Фуюми ухмыльнулась – ещё бы закопать дохлую кошку на кладбище посоветовала! Намерения гадалки были для неё очевидны: поняла, что к ней пришли хэпенинга ради, и решила всячески посодействовать. И дело не в траве.
Когда все вернулись, Густав сделал вид, что вернулся тоже, и занял очередь на сеанс предсказаний – справился о том, что грозит его жизни. Фуюми снова усмехнулась – всё-таки Ферсен провёл воспитательную работу не напрасно. Ульрика по-хорошему предупредила короля-матроса, что о таком спрашивать не следует, но король был настойчивее. Тогда, после короткой вспышки внутри шара в полной темноте, на секунду воцарившейся на сцене, она изрекла, что Густав умрёт от руки того, кого считает своим другом и кто первым пожмёт ему руку. Северное Солнце, просвещённый деспот, не вынес такой насмешки. Рассмеявшись в полной тишине так, что у Фуюми по спине пробежали мурашки, он попросил, чтобы кто-нибудь из присутствующих пожал ему руку. Идиотов не нашлось. Тогда король бросился к только что вошедшему и, потому не слышавшему предсказания, Анкастрёму, который помимо того, предусмотрительно отбыл ссылку, был оправдан и восстановлен в правах, и потому настроен очень лояльно, и пожал ему руку.
«Хитрый какой!» - усмехнулась Фуюми, понимая, каким силам бросил вызов главный герой. – «Но и тебя вылечат».
Но король не удержался и добавил, что все предсказания – сущие глупости. Теперь Фуюми уже не была так уверена в излечимости государевой мании величия и опрометчивости. Но хор, закрывавший сцену, воспевал просвещённого монарха.
Дальше становилось ещё веселее: граф Анкарстрём случайно узнал о заговоре и бросился доносить королю. Амелия ночью отправилась на поле за волшебной травой. Туда же пошёл и Густав. На тёмной задымлённой сцене танцевали бесшумные тени. «Кого-то они мне напоминают,» - подумала Фуюми.
Густав застал Амелию врасплох и огорошил пылким признанием. Фуюми не могла не отдать ему должное: герой определенно обладал литературным талантом и хорошо подвешенным языком. Вдобавок, Эйдзиро Кира была так ирреально прекрасна, одетая в белоснежный камзол, расшитый серебром, что даже тени отступили назад, во мрак. Амелия это тоже поняла – чудесный парный танец заставил её забыть о муже и о том, что король тоже несвободен. Какая разница, если его сердце принадлежит ей?
Но, как исторически сложилось в этом спектакле, всю романтику вновь испортило внезапное появление – сначала двоих заговорщиков, следивших за королём, а затем и графа Анкарстрёма, снова взъерошенного, в пыльных ботфортах и с обнажённой шпагой в руках, следившего уже за негодяями. Вот тут уже Фуюми была готова вскочить со своего места и зааплодировать: параллель с засмотренным в своё время до дыр парным танцем Ферсена и Антуанетты, замещавшим сцену в лодке, пока Оскар и Андре гонялись за Бернаром, да и сцена на пустоши… Сценаристы сюда разве что Ферсена забыли выпустить в качестве группы поддержки графа Анкарстрёма. Впрочем, тогда бы его накрыло ощущение дежавю.
Страсти накалялись: Амелия, завидев приближение мужа, набросила вуаль, граф, задыхаясь от быстрого бега, велел королю, попытавшемуся встать с ним плечо к плечу на бой, уходить, Густав же отдал распоряжение довести даму до города, не поднимая вуали. Когда граф Анкарстрём на это понимающе ухмыльнулся, Фуюми подумала: «Так держать, доча!»
Красиво взмахнув плащом, Эйдзиро Кира убежала со сцены. Прибежавшие в следующий момент заговорщики начали гиенить. Граф Анкарстрём вспыхнул и шагнул вперёд, угрожая обидчикам шпагой. Амелия поняла, что дело пахнет керосином, и отбросила вуаль. Эффект был поразительный: бедняга-граф остолбенел, а потом, взяв под белы ручки жену, жёстким тоном велел заговорщикам заглянуть к нему в гости на днях.
Далее король, в своих апартаментах пел о том, что превыше всего в этом мире – о любви, перед которой меркнет блеск короны и отступает злой рок и дурные предначертания. Эйдзиро Кира сияет. Сердце её героя исполнено светлой надежды на счастье, которого, как оказалось, он пытался достичь всю жизнь, но не нашел его ни во Франции, ни на войне, ни на троне, ни в чарующем мире искусства, которым окружил себя, и которое может дать ему лишь любовь роковой женщины.
Затем граф Анкарстрём, стоя во мраке у портрета короля, поёт о том, что отныне лишён всего. Слегка асимметричное лицо Котори, ставшее жёстким, и отчаяние во взгляде внушали тихий ужас даже Фуюми, прекрасно понимавшей, что всё это написано в сценарии. Свобода и принятие было иллюзией, надежда на счастье оказалось обманом – он считает, что вернулся домой лишь потому, что король был благосклонен к его жене, так лучше бы и не возвращался. Поэтому с этого момента графу было нечего терять. А раз так, то он отомстит за оскорбление – больше виновник его бед, наделённый безраздельной властью, не разрушит ничью жизнь.
На утро король принимает у себя графа Ферсена, вновь пытающегося убедить его в том, что его жизнь в опасности. А Анкарстрём – тех двоих заговорщиков, и в насмешку просит Амелию вытянуть жребий, кому привести приговор в исполнение. И конечно же, шанс поквитаться выпадает графу. На лице Котори – лишь холодная усмешка, а в глазах – нездоровый блеск. Фуюми уже могла сказать, что не завидует бедняге-королю. И чтобы довести драму до своего экстремума, Анкарстрёмам приносят приглашение на бал-маскарад от самого короля. Заговорщики расходятся, Амелия поёт полную отчаяния арию, виня себя во всём и клянясь защитить любимого от смерти, а мужа – от самоубийственного поступка. Фуюми грустно вздыхает, отметив про себя, что рекорд глупости, установленный Марией-Антуанеттой побит.
А дальше события развиваются стремительнее некуда. Граф Ферсен пытается убедить короля, показывая ему надушенную духами анонимную записку, в которой говорится, что его жизнь слишком ценна, и он должен уехать с бала-маскарада. Но Густав, одетый в костюм, переливающийся золотисто-красным, золотисто-розовым и собственно золотом, в белом плаще и с белыми кружевами, не слушает его и ищет глазами Амелию, глядя поверх искрящейся блёстками маски на палочке. В этот момент его обступают заговорщики, лица которых скрыты масками, и кружатся вокруг него в вихре-танце. Но водоворот масок и блеска не пугает короля. Рефреном повторяется его ария про надежду на любовь и счастье. Словно повинуясь его желанию, толпа расступается, только вместо желанной Амелии шаг навстречу ему делает странное существо, пришедшее на этот праздник жизни из сумерек. На нём – светлый серебристый камзол, под которым – более тёмные штаны и жилет, с изящной, но строгой вышивкой, чулки и кружева – чёрные. Волосы, не перехваченные лентой, рассыпались по плечам. А лицо скрыто чёрной маской с серебряной отделкой и тонким серпом луны, лежащим «на спине» надо лбом. Быстро, по-армейски, выхватив пистолет, существо стреляет не глядя. Зрители ахают. Смертельно раненый Густав медленно оседает на руки подбежавших к нему приближённых, гвардейцы крутят руки выходцу из сумерек и срывают маску, - это закономерно граф Анкарстрём, и он даже не сопротивляется. Взгляд Котори пуст и холоден.
Финальная сцена вызвала у Фуюми почти что негодование: тоскующая Амелия, блуждающая по полю, где вскоре казнят её мужа, встречает чудесное видение – любимого короля, теперь уже совершенно воздушную и невесомую Эйдзиро Киру, в белых штанах, заправленных в высокие сапоги, и рубашку без шейного платка. Густав кружит возлюбленную в танце, и, опустив её со сложной поддержки, взбегает вверх на ступени эшафота, которые оказываются подъемником.
Король возносится на небо, чтобы в афтершоу, после агрессивного отокояку-балета под музыкальную тему заговора, который танцуют преиущественно мятежные дворяне, а ведёт Котори, выйти на очередной парный танец.
Глядя на улыбки актрис и блеск в глазах, Фуюми поняла, для чего делается афтер-шоу: чтобы забыть все ужасы, происходившие на сцене во время спектакля, и из кровных врагов вновь стать товарищами. И чтобы зритель тоже вернулся к реальности, осознав, что ему показали красивую, хоть и страшную сказку, хоть и прожитую по-настоящему.

@темы: Takarazuka

---

Размышлялось на досуге...

Пища духовная бывает двух видов: та, которую приготовили для нас, и которую готовим мы сами. Как и пища для тела, она бывает вкусная и/или полезная. То, что готовят мастера, обычно вкусное и часто полезное, но бывают исключения: мало ли там, переперчил постельными сценами или приготовил с кровью, пересолил слезами и соплями. У среднестатистического обывателя такая хрень случается чаще. Причина кроется в нарушенной технологии приготовления. Условно говоря, поставил автор слэшную яичницу на плиту и ушёл пошликать на персонажей. Итог печален - блюдо подгорело. С непривычки может вырвать или пронести.
Однако из этого всего следует, что гипотетически приготовить можно что угодно и в каком угодно жанре. Но не всем хватает мастерства. Поэтому, сделав гадость, можно просто залить её майонезом или кетчупом.
И в том, что большинство предпочитает лёгкую и быстровыводимую из организма инфу, ничего удивительного нет - многие люди любят фаст-фуд по жизни. Ну, последствия неправильного питания, впрочем, всегда и везде примерно одинаковые.

@темы: самая звёздная из частот

---

Звери, звереньки, зверюги

22.10.2012 в 11:06

Пишет  К.Алексанна:

Снова захотелось умилиться =)

+37

@темы: фото, звери

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра